Чёрная земля-2 дети Луны - Страница 1

К оглавлению

1


Действующие лица


(в порядке появления)

Маркиза – кошка.

Корней Петрович Ропоткин – хирург и судмедэксперт

Воркунов Степан Степанович – сержант милиции, водитель.

Ракитин Николай Иванович – капитан милиции, опер

Резников Виталий Владимирович – следователь прокуратуры.

Сергиенко Борис Федорович – криминалист-эксперт.

Баклашова Надежда Ивановна – убитая

Петренко Валентин Иванович – минфин Волчьей Дубравы

Бахмагузин Сергей – шахматист

Соколов Иван –  шахматист

Морозовский Дмитрий – шахматист

Алексей Васильевич   – главный врач

Иван Харитонович – больничный сторож, основатель движения «Босиком для пользы».

Харитониха, его жена

Вильгельм Соломонович Нафферт – полковник в отставке

Ефим Тимофеев, Фимка – водитель «скорой помощи».

Анна – фельдшер.

Баба Настя – санитарка.

Федор Федорович Беркутов-Белопольский, «Фе-Фе» – невропатолог.

Виктор Петрович Любавин – стоматолог и начмед

Володя – сосед, добрый человек.

Вера, его жена


Глава 1.

Маркиза, как всегда, первой услышала шум мотора. Подняв голову, она запустила коготки в мое бедро.

Я снял ее с колен, поставил на пол и подошел к окну.

Едут, голубчики. Свет фар, пока далекий, обещал бессонную ночь.

Удачно, что не ложился – не нужно вставать и одеваться.

Вторая удача – чайник горячий.  Налил стакан кипятку, высыпал две ложки «Чибо» и пять – сахара. Смесь номер один. Сахар – он для головы полезный, для той, что ночью не спит. Смесь номер два – утренняя, в обратной пропорции.

Сейчас и я слышал машину. Половина второго. По московскому времени разгар гулянки, а по сельскому – глубокая ночь.  Все кругом спит, лишь мы с Маркизой не спим. Я книгу читаю, занятная попалась, Маркиза мышей дожидается.

Машина подъехала совсем близко. Мотор стих, зато дверь хлопнула, что выстрел, сухо и громко.

Я, прикрутив фитиль лампы, глянул в окно. Луна хоть и на ущербе, но светит честно – когда тучи позволяют.

Нет, это была не больничная машина. Милицейский «УАЗ» с мигалкой. Мигалку, правда, выключили. Или сама сломалась.

Сержант постучал в дверь совершенно не по-милицейски, деликатно, тихонько. Знает, что не сплю – свет-то горит.

Я прошел крохотным коридорчиком.

– Привет, Степаныч! Что там у вас?

– Дела наши, Корней Петрович, известные.

И вопрос свой я задавал не впервые, и ответ слышал многажды. Известные, какие же еще. Будь это машина больничная, тогда возможны варианты: ущемленная грыжа, аппендицит, ножевое ранение, прободная язва, перелом, мало ли что с человеком  случается.

Милиция же по ночам зовет меня только на труп. 

Я быстро допил кофе. Мертвые хоть и не торопятся, а и мешкать не дают. Затем подхватил чемоданчик судмедэксперта, немецкий, правильный.

– Иду. Ты, Маркиза, дом сторожи.

Кошка хвостом хлестнула себя по бокам. Сердится.

Дождя не было третий день, но грязи оставалось изрядно, хоть продавай. Хорошо, лето. Осенью грязи больше, да еще стынь. А сейчас тепло. Глядишь, день-другой, все подсохнет, тогда хоть в туфлях ходи, по-городскому.

Я сел рядом со Степаном.

– Куда едем?

– В Волчью Дубраву, Корней Петрович.

– Что ж сразу не сказал? – Волчья Дубрава лежала в тридцати километрах, по нашим дорогам часа полтора. Пропала ночь.

– Говори, не говори, ближе не станет.

Мы поехали.

Кругом тьма. Электричество отключили. Лишь пару раз  мелькнули тусклые огонечки – полуночники переводили свечи либо керосин.

– Кто там, на месте?

– Ракитин с группой.  Виталик и Сергиенко.

Ага. Могучая кучка в полном составе.

Мы выбрались на  шоссе. Десять километров приличной дороги промчались мигом. Потом свернули на Каменку, восемь километров дороги поплоше. И затем – уже на саму Дубраву, двенадцать километров грунтовой безнадеги.

Я оказался прав – приехали в три пятнадцать.

Месяц картинно висел меж звезд. Скоро светать станет. Ночь в июле только шесть часов, пришла на ум старая песня. На стихи Расула Гамзатова – тоже вспомнилось. В четвертом часу ночи какая дичь не вспомнится!

Фары высветили первые избы. Куда нам?

Мы остановились перед добротным двухэтажным домиком. Видно, крепко живут. Точно – наш! Тускло светились окна, да еще лучи фонариков рыскали внутри. Тоже без электричества. Весь район учат.

– Сюда, Корней Петрович.

– Ты прежде бывал здесь?

– Я везде бывал. Тут – в позапрошлом годе, – но причину не сказал. Степаныч, в отличие от меня, в четвертом часу человек неразговорчивый.

Во дворе дома стоял другой «Уазик» – тот, на котором прибыла могучая кучка.

Мы прошли в дом.

Я долго мыл сапоги в нарочно на то поставленном у крыльца корыте. На диком Западе у входа прежде ставили коновязь, а у нас корыто. Очень уж земля богата плодородным элементом.

Но как ни мыл я сапоги, а снял их на крыльце. С собою культурный человек из штатских непременно туфли носит – таково мое правило. Следов меньше остается.

Милиция же подобных правил не держалась: знаки пребывания виднелись в свете китайского фонарика, которым освещал путь сержант. Я вытащил свой, немецкий, с галогеновой лампочкой и лучшими в мире щелочными батарейками. Сам себе подарил на Новый Год, штука в наших палестинах архиполезная.

Дом был велик – по моим понятиям, разумеется. Метров по двести каждый этаж. Квадратных. А вот во дворце Ольденбургских, что поблизости, в каких-нибудь сорока верстах, так и погонных метров поболее будет.

1